Ваша честь, уважаемые присутствующие в зале! После того, как в ходе судебного следствия были исследованы все имеющиеся в материалах уголовного дела, т.н. доказательства мнимой причастности моего подзащитного к совершению преступления в отношении потерпевшей К., не остается сомнений, что все те усилия, которые предприняты органами предварительного следствия в сборе доказательств виновности Ч. не увенчались успехом. Каждому, кто хоть немного знаком с этим уголовным делом, ясно, что органы следствия на всем протяжении поверхностно проведенного расследования занимались «привязкой» моего подзащитного к данному преступлению вместо поиска объективной истины. Никто не отрицает, что в отношении К. был совершен грабеж, событие преступления здесь на лицо. Однако любому юристу с институтской скамьи известно, что каждое преступление имеет четыре неотъемлемых признака. И если объект преступления и объективная сторона, установлены в ходе предварительного и судебного следствия, то субъект преступления и субъективная сторона до настоящего времени остаются невыясненными. Создается впечатление, что все усилия органов предварительного следствия были направлены не на установление признаков преступления и поиск виновного, а на поиск бесправного, юридически безграмотного человека, которому в целях раскрытия можно вменить любое преступление. Однако имеющиеся в материалах уголовного дела доказательства причастности Ч. к нападению на К. бесспорными не назовешь!
Обстоятельства совершенного в отношении К. преступления заложены в постановление о возбуждении уголовного дела из заявления и первоначальных показаний потерпевшей. Согласно указанным документам К. описала нападавшего как европейца 25 лет, а заявленный ей значительный ущерб составил 23 000 рублей, поскольку ее зарплата составляет 18 000 рублей. К концу срока предварительного следствия К. не мотивированно расширила список похищенного у нее имущества и денежных средств. В результате указанный ею впоследствии ущерб составил 100 825 рублей 80 копеек, при заявленной ею лимитированной заработной плате, причем эта сумма ничем, кроме слов потерпевшей не подтверждается, а сумма похищенного имущества указана без учета его морального и физического износа. Стремление скрыть истинный размер похищенного на протяжении нескольких месяцев следствия она аргументировала слабым здоровьем своей матери, и нежеланием причинить ей дополнительные душевные страдания. Вместе с тем, формат допроса предполагает общение допрашиваемого лица со следователем наедине, в связи с чем доводы К. в этой связи не уместны. Как нельзя кстати в этой связи приходятся показания допрошенной в качестве свидетеля в судебном заседании следователя Л., которая допустила как возможность допроса потерпевших К. и М. совместно и единовременно, так и изготовление постановления о признании потерпевшей М. позднее даты ее допроса в связи с утерей соответствующих оригинальных документов. Для того, чтобы результат опознания достиг своей цели, потерпевшая полностью меняет описание примет преступника, высказывается о том, что видела нападавшего не только в момент преследования со спины, но и в салоне автомобиля во время нападения, а убегая, нападавший смотрел на нее и ухмылялся, что выливается в формирование двух протоколов опознания Ч., как мы уже говорили ранее, не имеющих юридической силы. Не стоит забывать, что все участвующие лица в протоколах опознания Ч. по фотографии как с участием К., так с участием М. одни и те же, что также наводит на определенные мысли…
Вместе с тем, допрошенная после первоначального опознания К. пояснила, что не уверена, что опознанный ею человек является именно тем лицом, которое совершило в отношении нее преступление, что подтверждает и показания свидетеля Б. о сомнениях потерпевшей по поводу причастности Ч. к совершению инкриминируемого преступления. В последующем допросе органы следствия попытались завуалировать предыдущие неоднозначные доводы К. о невиновности подсудимого, что выглядит наивно.
Сведения К. о наличии у нее контакта с двумя женщинами азиатской внешности в бордовых жилетах, которые сообщили ей фрагмент государственного регистрационного знака автомобиля нападавшего, органам следствия подтвердить не представилось возможным. Установить личности, местонахождение и существование указанных свидетелей не удалось даже при помощи показаний свидетеля Д., основанных исключительно на предположении о наличии у него на предприятии женщин азиатской внешности без документов, регистрации и в жилетах всех расцветок радуги в интересующий следствие период! К сожалению, в ходе судебного следствия мы не смогли найти и самого Д., существование которого подвергается сомнению как, следовательно, и достоверность его показаний. Это показатель следственной работы по этому делу, заставляющий скептически относится ко всем его результатам!
Сомнения вызывают и доводы потерпевшей о возможности указанными загадочными женщинами азиатского происхождения рассмотреть фрагмент государственного регистрационного знака автомобиля нападавшего, который по словам самой же потерпевшей удалялся с поднятой пятой дверью багажника с целью скрыть от лишних глаз регистрационный знак автомобиля. Вместе с тем, даже если следовать логике органов предварительного следствия, и принять за данность съемки камеры видеонаблюдения с нечеткими контурами изображения автомобиля неустановленной марки, похожего со слов потерпевшей на автомобиль нападавшего, остается невыясненным один вопрос – почему на записи и фото нет ни единого кадра указанного автомобиля с поднятой пятой дверью багажника, если съемка велась в непрерывном режиме?..
Это не единственный вопрос, который органы предварительного следствия оставили на откуп суда и участников процесса, заставляя подключать свою фантазию.
Существенным изменениям подверглись и показания М., которая первоначально описывала нападавшего как славянина худощавого телосложения со светлыми волосами, 18-20 лет на вид, ростом 170-175 см! Нападавший явно не был лицом кавказской народности, утверждала М.! И это показания без сомнения единственной женщины, которая реально видела нападавшего на нее человека, в отличие от сведений К., изложенных в лучших традициях детективного жанра!
Нетрудно проследить, что до момента появления оперативной информации о возможной причастности Ч. к совершению данного преступления, показания потерпевших относительно примет нападавшего были идентичны, и никак не совпадали с обликом подсудимого.
Однако, с появлением в поле зрения правоохранительных органов Ч. все обстоятельства совершения преступления по уголовному делу более или менее успешно начинают подгоняться под него. Вместе с тем, указанные мною процессуальные нарушения, допущенные органами следствия при производстве следственных действий с участием М. сделали ничтожными использование и этих доказательств в уголовном деле.
Различная оценка ценности собранных органами следствия доказательств дает основания полагать, что за неимением ничего иного и убедительного органы следствия в обвинительном заключении трактуют любой факт, как доказательство причастности подсудимого к инкриминируемому преступлению вопреки здравому смыслу и требованиям уголовно-процессуального закона.
Как еще можно расценивать тот факт, что в качестве доказательств вины Ч. следователем указано объяснение, априори не имеющее юридической силы, и последующие показания оперативного сотрудника, который отбирал это объяснение. Конституционный суд неоднократно высказывался о недопустимости подобного подхода к формированию доказательств. Причину появления данного объяснения Ч. подробно изложил в ходе очной ставки со свидетелем П., уточнив, что сообщенные им сведения оперативник истолковал в нужном именно последнему смысле, приписав также сведения, несоответствующие действительности, такие как наличие сговора между работником автосервиса Г. на совершение аналогичных преступлений и использование подсудимым своих телефонных номеров в похищенном телефоне, что опровергается имеющейся детализацией телефонных переговоров, а также сведениями самих оперативных органов и допрошенного в ходе судебного заседания свидетеля П. о том, что причастность Ч. к совершению аналогичных преступлений не подтвердилась, как и существование самого Г.! Таким же образом, воспользовавшись шокирующей ситуацией, возникшей у людей, ни разу не сталкивавшихся с агрессией правоохранительной машины, показания матери и дочери М. были зафиксированы также в удобной для следствия форме, но объективности и достоверности это им явно не прибавило!
Ни один из четырех установленных с помощью «Автопоиска» автомобилей с фрагментами указанных номерных знаков за некоторое время до и после преступления в отношении К. рядом с местом преступления не появлялся, а факты использования похищенного телефонного аппарата и фигурирующего в детализации номера телефона Ч. в инкриминируемый последнему период преступления подтверждения не нашли. Органы следствия предпринимали исчерпывающие попытки к привязке указанных технических средств к Ч., но так и не смогли этого сделать, заменяя логическое толкование собранных сведений своими предположениями, что подтверждается показаниями свидетелей.
Взяв обвинительный уклон, органы предварительного следствия всеми силами пытались найти доказательства причастности Ч. к данному преступлению, ограничившись лишь такой формой проверки доводов обвиняемого, как не удавшееся стремление к опровержению его алиби по поводу наличия автосервиса и факта нахождения Ч. в другом месте во время инкриминируемого последнему органами следствия преступления. Вместе с тем, указанные доводы подсудимого не опровергнуты, что подтверждается как показаниями свидетелей М., М., Ч., Б., К., А. и А., так и показаниями самого подсудимого, фототаблицей осмотра гаражей, а также заключениями технико-криминалистической и судебно-технической экспертиз. Вопреки стремлению органов предварительного следствия использовать выводы указанных экспертиз в свою пользу, они не дают ответа о том, когда и где была создана и подписана накладная, подтверждающая алиби подсудимого.
Заключение судебной почерковедческой экспертизы об исследовании дневника А., вопреки желаниям следствия, не несет абсолютно никакой доказательственной силы, поскольку ничего не повествует об интересующем стороны событии, не опровергает доводы подсудимого, а кроме того, сама рукопись не претендует на признание официальным хронологическим документом, поэтому польза его ничтожна!
С недоверием нужно относится и к показаниям свидетелей С. и Ж., поскольку наличие между первой и М. неприязненных отношений, о чем она заявляет в протоколе допроса, не позволяет ей восстановить СИМ-карту, не имеющую к ней никакого отношения, в официальном офисе сотовой компании, тем более без паспорта. А обратные доводы свидетеля Ж., свидетельствующие бы о признании ею факта предоставления гаражного помещения под автосервис не официально, говорили бы о нарушении ею закона, вплоть до занятия незаконной предпринимательской деятельностью, что, с большой долей вероятности, было разъяснено свидетелю правоохранительными органами, ставя ее в ранг заинтересованных свидетелей. Показания же свидетелей М. и Ч., имеющиеся в материалах уголовного дела, не могут рассматриваться в качестве каких-либо доказательств вообще, поскольку не затрагивают временного периода инкриминируемого подсудимому обвинения.
Показания свидетелей Б., Н., доказательственная сила которых стараниями оперуполномоченного П. ставятся под вопрос, не подтверждают версию органов следствия о причастности Ч. к инкриминируемому преступлению.
Так на чем же основано обвинение органов предварительного следствия, поддержанное органами прокуратуры? На противоречивых показаниях потерпевших вкупе с детализациями, которые не подтверждают как участие подсудимого в совершении инкриминируемого ему преступления, так и использование принадлежащего М. транспортного средства и похищенного имущества подсудимым? Все доводы стороны обвинения в данном уголовном деле строятся на неубедительных попытках привязать использование подсудимым чужой СИМ-карты в телефоне К., что также органами предварительного следствия не доказано. Ни принадлежность номеров телефонов Ч., ни самой СИМ-карты, ни рукописных, ни электронных записей, свидетельствующих об использовании указанных средств связи в ходе обысков и расследования следствием не обнаружено, и, соответственно, не доказано, что вызывает сомнения в объективности избранного следствием пути во чтобы то ни стало доказать причастность Ч. к данному преступлению.
Ваша честь, в этой связи прошу Вас прекратить уголовное преследование Ч. по п.п. «а», «г» ч. 2 ст. 161 УК РФ, поскольку предъявленное органами следствия обвинение не нашло своего объективного подтверждения в ходе предварительного следствия, опровергается материалами уголовного дела и вменено необоснованно.
Так, п. «а» ч. 2 ст. 161 УК РФ предусматривает совершение грабежа, то есть открытого хищения чужого имущества группой лиц по предварительному сговору, однако участие в совершении преступления группы лиц опровергается материалами уголовного дела, и, в частности, показаниями самой потерпевшей К., которая в своих показаниях сообщила, что стекла автомобиля, на котором уехал нападавший, были тонированы, в связи с чем установить находились ли в салоне автомобиля другие лица она не смогла, а сделала такой вывод лишь потому, что преступник проник в салон автомобиля не через водительскую дверь. Однако, даже если принимать на веру показания потерпевшей о наличии в салоне автомобиля других людей, остается невыясненным вопрос об осознании находившимися в автомобиле лицами преступных намерений, действий нападавшего, а тем более наличия между ними предварительной договоренности на совершение преступления в соучастии, на что прямо указывает уголовный закон. Таким образом, совершение преступления группой лиц, а тем более по предварительному сговору требует подтверждения соответствующими доказательствами, которые органами следствия добыты и представлены не были, что исключает вменением указанного признака подсудимому.
Таким же образом обстоят дела и с излишне вмененным органами следствия признаком применения насилия, не опасного для жизни и здоровья, при совершении открытого хищения имущества потерпевшей К., поскольку применение насилия требует наличия у нападавшего умысла на его применение, как средства к достижению своей цели – завладения чужим имуществом путем открытого хищения. Вместе с тем, потерпевшая М. в последующих показаниях уверенно заявила, что факт применения нападавшим к ней насилия путем нанесения ей ударов принадлежащей ей тростью указан ей ошибочно, и на самом деле нападавший причинил ей физическую боль в то время, когда вырвал сумку из ее рук. Однако, нападавший не мог предвидеть, что М. не отпустит сумку сразу, и уж тем более не мог предполагать, что самим фактом извлечения сумки из рук М. может причинить ей какое-либо насилие. Отсутствие медицинской справки, заключения судебной экспертизы, либо какого-то другого установленного уголовно-процессуальным законом способа фиксации телесных повреждений у М. лишь подтверждают факт отсутствия применения насилия к последней и излишнего вменения органами следствия указанного квалифицирующего признака преступления.
Резолютируя все вышесказанное, очевидно, что сбор доказательств проведен органами предварительного следствия однобоко, с обвинительным уклоном. Однако, судебные органы тем и отличаются от органов предварительного следствия, что не могут руководствоваться поверхностными данными для вынесения решения о виновности того или иного лица в совершении инкриминируемого стороной обвинения преступления, а несут более высокую, персональную ответственность за вершение судеб людей путем вынесения справедливого решения!
В заключении хочу обратить внимание суда и присутствующих в зале, что согласно ч. 3 ст. 14 УПК РФ – все сомнения в виновности обвиняемого, которые не могут быть устранены в порядке, установленном УПК РФ, толкуются в пользу обвиняемого. Длительное время нахождения подсудимого под стражей по небесспорным доказательствам стороны обвинения могут деморализовать любого, даже самого сильного человека! В данной ситуации органы предварительного следствия авансом сочли допустимым нахождение Ч. под стражей до решения суда, невзирая на наличие существенных противоречий в виновности подсудимого и весь период следствия занимались сбором компроментирующего его материала, приписывая ему склонность к наркотикам и другие домыслы. Доводы правоохранительных органов о том, что Ч. скрывался – голословны, опровергаются логикой и здравым смыслом. Иначе как бы оперативники могли задержать его в квартире по месту жительства? Логично было бы предположить, что надуманный факт того, что подсудимый скрывался от органов предварительного следствия был вменен подсудимому лишь для необходимости заключения под стражу при наличии гражданства России и регистрации в ближайшем Подмосковье. Органами предварительного следствия не было принято во внимание ни наличие малолетнего ребенка у подсудимого, ни проблемы со здоровьем последнего. Так, каждый день нахождения Ч. под стражей лишает его возможности на получение квалифицированной медицинской помощи и приближает его к смерти. Медицинские работники зафиксировали у подсудимого наличие в крови вируса иммуно-дифицита, в результате чего без должного лечения за то время, которое он находится под стражей дни его жизни будут сочтены! Разуверившись в объективности и справедливости правоохранительных органов, Ч. потерял веру в то, что гарантировано каждому Конституцией РФ и презумпцией невиновности – свободы, без доказанности вины. Органы предварительного следствия, взяв на себя несвойственную им функцию, заранее решили предопределить виновность человека в инкриминируемом ими же преступлении! Когда долгое время находишься в изоляции от общества зачастую теряется вера в верховенство Закона и справедливость и человеку кажется, что он никогда не выйдет из заключения! Вместе с тем, дух подсудимого не сломлен, и он надеется на справедливое разбирательство в суде, как на последнюю инстанцию в своем стремлении идти до конца ради торжества справедливости!
Адвокат Мусаряков Д.А.